Перекресток миров: начало - Страница 43

– И что все это значит? – спросил человек, расслабляя сведенные судорогой мышцы.

Отец Яков, иеромонах Пустынного монастыря, инквизитор, человек, Дея, 42-й день первого сезона, 1218 смена от Основания (по сменоисчислению Оэсси)

… И не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго…

«Отче наш»

Прав был отец игумен, когда благословлял меня на этот путь. Тысячу раз прав, как будто предвидел. Так и сказал при прощании, у ворот нашей обители: «Сыне, долгий путь тебя ждет, земли неведомые, твари непознанные. Спутники у тебя будут далеки от благочестия по нашим канонам, но, по-своему, праведные. Я не могу тебя наставить на этот путь, да и права не имею. Пусть Господь, всеведущий, укрепит твои помыслы и не даст усомниться в правильном выборе.»

Как в воду глядел игумен, но про спутников он мог знать заранее. Да что там мог, знал наверняка. То вот про все остальное.

Я медленно шел вдоль дороги, загребая ботинками траву неизведанного мира. Тяжеленный бронежилет оттягивал плечи, автомат неприятно бил по ягодице прикладом. Я видел, что его можно как то сложить, надо ребят попросить будет, чтобы сделали, может поудобнее станет. Я и так уже схизму нарушил, приняв оружие, но майор неожиданно удачно подобрал сравнение с веригами и я постоянно убеждал себя, что это просто кусок железа. Да и стыдно было бы идти налегке, я же видел, как эти ребята нагружены, я и так по сравнению с ними чуть ли не в пляжном костюме прогуливаюсь. И кстати, когда они тащили меня по лесу на себе, то рюкзак то с меня сняли, а каску, бронежилет и оружие все на мне оставили. Так и перекидывали меня, как мешок какой, тихо ругаясь сквозь зубы.

Нет, таких солдат мне видеть еще не доводилось. Наша обитель как-то больше с безопасниками контактировала, военных не привлекали. И с боевиками их общаться приходилось не раз. Они тоже все воевавшие. И под смертью ходили, и убивали, и на войне были… Но… Другие они, совсем другие. Даже не знаю, как сказать.

С военными то тоже доводилось общаться. Все иноки в нашей обители служившие и воевавшие. Всякие есть, и рядовые, кто только срочную отслужил, и контрактники бывшие, да и офицеров много. После последней войны вообще много служивого люда к нам в церковь подалось. И не потому, что модно это стало, после десятилетий то неверия, а потому что себя искали. Кстати, далеко не самые худшие слуги господа из них вышли, ну из большинства. Искренне искупить грехи пытались, и не потому, что за себя боялись, а за тех страдать готовые были, кому сами вред нанесли. Пусть не своей волей, а во имя Отчизны, но все равно ведь нанесли.

Война вообще страшная штука. Я такого на исповедях наслушался, что сам заснуть не мог. Ведь как с исповедью, люди исповедуются, чтоб поделиться тем, что их гнетет. Поначалу, не понимая толком, что есть церковь, ждут, что мы им решение скажем точное, что им делать надо, чтоб им легче стало. Но ведь не так это. Свобода воли от Него, и право выбора каждому дано. Не может церковь этого нарушить. Мы только указать путь можем, ну плечо еще по дороге подставить, чтобы идти полегче было. Но путь человек сам выбрать должен. В том числе и путь служения Ему. И пройти его сам, от начала и до конца.

И когда я узнал, с кем мне работать предстоит, думал опять встречу души покалеченные, войной изломанные. Ну, или полностью выжженные, и такие мне встречались. Те вообще людей мало напоминали, просто приложение к своему оружию, чтобы на курок нажимать. Я как увидел – так сразу владыке по возвращении подробнейший доклад написал. Ведь явно химией, да внушением каким бесовским из ребят все человеческое вытравляли… Нельзя так с людьми, даже во имя Отчизны или Господа нашего, нельзя. Во имя господа особенно, чем мы тогда от упырей проклятых отличаться то будем. Те, когда волю подавляют, и то личность не изменяют, а уничтожают, полностью душу из тела вытравливают. Тоже плохо… Но тут душу сломали, изменили. Нет. Нельзя так…

Отец игумен полностью меня поддержал тогда. Я позже узнал, что он еще более гневный доклад в священный Синод накатал. Вот только архимандрит… Ладно, мы еще поборемся… Сейчас не о том речь. Но в этот раз я чего-то подобного ожидал, особенно после того, как иноки Тимофей и Савва, которые последний год за пределами монастыря неотлучно при мне находились, меня отловили, когда я уже к игумену за благословением шел. Затащили в угол неприметный и жарким шепотом втолковать мне пытались…

Оказывается, эти пройдохи неисповедимыми путями узнали, кто со мной в этот раз будет, и, оказалось, что про этих ребят они что-то знают.

– Пойми, отче, – как-то виновато басил Савва, уставясь в пол, – они другие. Мы сами на войне не в штабе и не при кухне отсиживались. Тоже под смертью ежечасно ходили, с нею спать ложились, с нею утром просыпались. И нельзя сказать, что всепрощением страдали. Но эти – другие. Они под смертью не ходили, жили они с ней. Они – это смерть, а смерть – это они.

– Точно, правильно сказал, старшой, – поддакнул ему Тимка. Ну не мог я его Тимофеем называть, даже в мыслях, не тянул он на Тимофея, не смотря на двухметровый рост и плечи не про всякую дверь. На спор кулаком стенку в два кирпича прошибал. И при всем этом совершенно детское губастое лицо с конопушками. Ага, дите лопоухое, с группой инвалидности, тяжелейшей контузией и двумя орденами мужества. – Так нормальные мужики, веселые, водки с ними выпить милое дело. Не кичились, даже с солдатами нормально общались, без превосходства, хоть все офицерами были. Но они безжалостные, ни капли жалости, сострадания или прощения. Убьют – не поморщатся. Если надо будет деревню вырезать – вырежут – включая собак – и дальше пойдут, жестокие. Но не психи. Обид никому не спускали и не прощали. За своих глотки рвать готовы были. И рвали… Ничего не боялись.